Обозреватель Иннокентий Иванов о белых ночах: “Ни в одно другое время года Санкт-Петербург не бывает таким”
Фото: Роман Пименов
Обозреватель журнала “Бизнес Дневник” Иннокентий Иванов рассуждает о Петербурге в период белых ночей.
Поэт — Пушкин. Река — Волга. Фрукт — яблоко. Белые ночи — Санкт-Петербург. Всем известные стереотипы восприятия отдельных понятий. Они, конечно же, не ошибочны, но точно прямолинейны, примитивны, скучны. И поэтов кроме Пушкина — пруд пруди, хотя, конечно, Александр Сергеевич — самый великий. Из наших. И рек — кроме Волги — хватает. И яблоко — далеко не самый любимый фрукт. Да и белые ночи — вовсе не уникальное петербургское явление. Они есть везде — выше шестидесятой параллели. Если у вас плохо с географией, то это на всей достаточно большой территории Земли, которая располагается на карте или глобусе выше воображаемой линии, на которой стоит Санкт-Петербург. А это немалые просторы: вся Скандинавия, часть Великобритании (ее шотландская часть), без малого целиком американская Аляска, огромный ломоть Канады. Да и в России городов с Белыми ночами хватает: от Магадана до Северодвинска. Гуляй и наслаждайся полумглой — сколько душа пожелает: хоть в заполярном лесу, хоть в городских границах. Так что ничего единственного в своем роде в Белых ночах как природном явлении нет.
Не Белые ночи делают Петербург особенным, а Петербург делает особенными Белые ночи.
Ни на шестидесятой параллели, ни выше нет подобных городов. Не просто очень больших, а внешне безупречных. Санкт-Петербург идеален в тумане и полумраке, когда не видно того, что портит город днем и при ясном свете. Белые ночи — это прежде всего театральный свет, поставленный рукой Мастера, который знает, где в декорациях изъяны, и прячет их в художественных тенях и складках драпировок. Не видны ни грязные улицы, ни язвы безвкусных новодельных строений, ни плохо сделанные статуи аляповатого аттракциона под историческим названием «Летний сад», ни ржавое железо многочисленных мостов. При свете все это создает впечатление неухоженности — будто прелестница средних лет, облаченная в роскошные наряды, то и дело забывает напудрить носик, на котором уже видна сеточка возрастных капилляров, или надеть перчатки, чтобы скрыть увядающие руки.
Петербуржцы воспринимают Белые ночи, скорее, как неудобство — нужно плотно зашторивать окна: спать фактически при свете могут единицы. Гулять в Белые ночи — развлечение не для петербуржцев. Гуляли — знаем. По молодости. Влюбленными. После театров. Трезвыми и не очень. Так жители условного приморского городка на жарком юге практически всегда вызывающе белокожи: загорали — знаем, купались — знаем, ну, море и море, что мы там не видели на пляже. Но раз в сезон выйти и поглядеть на разводку мостов любой петербуржец просто обязан — иначе можно забыть, как прекрасен родной город в светлой полумгле. Правда, нужно понимать, что Белая ночь в центре города и Белая ночь в петербургских купчинах — это разные Белые ночи. В центре — красиво, в других районах — наверное, безопаснее, потому что все-таки светлее.
Для горожанина в Белые ночи Петербург безупречен, но слишком многолюден. Набережные полны туристов — того и гляди людская волна сиганет в воду. Разномастные суденышки в Неве как стайка только что народившихся безмозглых рыб — в беспорядочном ночном движении. Все с бокалами, надувают губы для селфи, галдят, целуются, выясняют отношения, то есть заняты собой в первую очередь. Это вообще свойственно человеку: думать о себе, питать себя, поить себя, наслаждаться собой — какой я чертовски красивый в эту дивную Белую ночь. В Санкт-Петербург — в сам город — вглядываются единицы. Опять же — как в театре. Когда поднимается занавес и на сцене роскошная декорация, зал взрывается аплодисментами, а потом эта декорация становится всего лишь фоном — важным, иногда даже определяющим действие — но все равно фоном. Зритель следит за артистами и происходящим на сцене, а фон — есть и есть. Видели — знаем. А зря.
За Санкт-Петербургом в Белые ночи нужно внимательно следить. Он становится другим. Он похож на вечно молодого прекрасного вампира — не отбрасывающего тень. Тусклого света не хватает, чтобы высветить каждую морщинку на городском лице. Оно в Белые ночи — гладкое, фарфоровое, будто неживое. Город-вампир не убивает, он вербует армию своих поклонников — тех, кто влюбляется в Санкт-Петербург, становясь его эстетическим рабом. На кого-то городские чары не действуют. Ну и пусть. Видели влюбленных, скажем, в Москву — знаем. Им надо быстро, дорого и без последствий. Отношения на одну ночь, на одну работу, на одну жизнь. Санкт-Петербург не мыслит категориями одной людской жизни — в этом он наследует вечному Риму: люди, империи, бизнесы, — все преходяще. Город вечен.
В Белую ночь город, кажется, без интереса наблюдает за всеми этими маленькими существами, галдящими, веселящимися, целующимися в его декорациях. Город не спешит — он в Белые ночи молчит: ни улыбки, ни гнева, ни раздражения. Он царственен. Ни в одно другое время года Санкт-Петербург не бывает таким — осознающим свою красоту, свою силу, свою вечность. Таков же, например, и Рим: когда жаркое солнце рано закатывается за горизонт, он темнеет, но желтоватый известняк и белоснежный мрамор будто светятся в ночи — Вечный город не спит: он затаился и наблюдает.
Другие столицы ведут себя иначе. Развеселые и разгульные, они устают к полуночи, потом еще ворочаются часа два и проваливаются в мертвецкий сон — как пьяница после долгого и обильного кутежа. Санкт-Петербург не таков. Хоть и безвкусно прозванный ресторанной столицей, он демонстративно спокоен, даже часто равнодушен — в нем тоже можно веселиться от души, а потом провалиться в глубокий сон. Но сам город будет вечным часовым стоять на посту — не смыкая глаз, не подавая вида, без видимых чувств, эмоций, страстей.
Для Санкт-Петербурга Белые ночи — родное время. Да, много людей: видели — знаем. Но что этому вечному городу люди? Они его построили, они его вырастили, они его по возможности (за три века истории не всегда успешно) стараются не разрушить. Так это их — людей — дело. Кто-то из особо депрессивных мог бы сравнить петербургское одеяние Белых ночей с саванном — символом недвижимой смерти. Это точно не так. Скорее, свет Белых ночей похож на горностаевую мантию монарха. Она не белая — нет. Она серебряная, но без дешевого блеска и мишуры. Матовая. Идеальная по крою. Безупречная в своем великолепии. Санкт-Петербургу она к лицу.
Иннокентий Иванов, обозреватель
